Художник кулик картины. Олег Кулик: «Некрасивая брошенная полная женщина – так выглядит бог. – А вы в раю

Российский художник Олег Кулик рассказал Bird in Flight, боится ли он Путина, что продавать коллекционерам, когда ты сам - предмет искусства, и почему Петр Павленский - это Христос современного акционизма.

Художник-акционист Олег Кулик в свое время прославился как человек-собака настолько, что спустя двадцать с лишним лет при встрече с ним люди лают.

Кулик стал прототипом героя фильма «Квадрат» - лауреата премии «Оскар». Когда-то он бежал в никуда из родительского дома в Киеве, затем стал частью московского художественного андеграунда вместе с Ильей Кабаковым и Борисом Орловым, а потом, почти от безысходности, вышел на улицу, чтобы заявить о себе, - идти больше было некуда.

Даже люди, далекие от искусства акционизма, знают мужчину, набрасывающегося на прохожих и кусающего их в рамках своего перформанса. Стычки с полицией, штрафы, аресты - Кулик провез своего «Цепного пса» по крупнейшим городам мира и везде создавал скандал.

Кулик провоцировал самую разнородную публику: то резал живую свинью в галерее, то изображал Христа-мутанта с копытами вместо рук на Даниловском рынке в Москве, то часами вращался в застывшей позе в залах Тейт Модерн в Лондоне. Больше двадцати лет назад художник предрек образ современной путинской России, хотя тогда ему никто не верил. В 90-е мир смотрел на страну сквозь пальцы, думая, что военщина и агрессия остались в прошлом. А художник в это же время в своих перформансах давал публике понять: то ли еще будет. Почти все сбылось - по крайней мере, ролевая модель государства.

Вы хотя бы один день думали о деньгах, когда начали заниматься художественной практикой, или для вас как для художника это никогда не было важным?

Знаете, я никогда не думал и не думаю о себе как о профессиональном художнике. Я вынужден был заниматься профессиональными аспектами того, чем занимаюсь по жизни, и художником я стал задолго до того, как задумался о деньгах.

То есть вы не думали, что это должно или не должно приносить деньги?

Нет, вопрос так не стоял.

А в итоге стал?

Волей-неволей ты сталкиваешься с вопросом продажи, но это скорее как побочный продукт. К примеру, искусство и семья - это куда более важный вопрос, чем искусство и деньги, для меня по крайней мере. Есть тема рынка, есть такие откровенно рыночные художники - не в плохом смысле, - очень талантливые, чьи работы имеют не только художественную, но и материальную ценность. Мои работы, из-за которых я стал известен или востребован, - это в основном акции и перформансы, в принципе, вещи совсем нематериальные. Раньше мне часто задавали вопрос: «А где предмет продажи? На что ты живешь?»

Надо было всем объяснять, что, во-первых, живешь ты скромно, а во-вторых, есть гранты, есть фонды. А потом появилась продажа документации на перформансы и акции, которые я проводил: какие-то фотографии, хроники. Нельзя сказать, что это искусство в прямом смысле, но в рынке ты участвуешь. Так получилось, что у меня появилось большое количество негативов, фотографий, которые покупали институции, какие-то частные известные коллекционеры. Деньги, может, и небольшие, но они позволяли мне неплохо жить.

Насколько важно для вас было находиться в тусовке?

Это было предельно важно, но опять-таки не сразу.

Как вы туда пришли?

Я сбежал из родительского дома, сбежал из Киева, но не от Киева, а от такой семейной потной опеки, как я ее тогда ощущал, контроля, желания управлять моей жизнью, направлять ее в нужное им русло.

То есть в Киеве у вас не получилось бы заниматься тем, чем вы занялись в Москве? Только из-за родителей?

Наверное, да. Я вообще долго на них обижался за то, что были вот такие жесткие условия.

Насколько?

Контроль, дисциплина, постоянно хотели из меня сделать что-то свое.

А кем они хотели вас видеть?

Директором завода углекислоты, например. Я работал там чуть ли не замом главного инженера - и это в 19-то лет. Меня устроили туда по блату. Сейчас это называется «коррупция», а тогда называлось блатом. Этим блатом было пронизано вообще все, и меня это очень душило; мне казалось, что в Киеве очень бездуховная атмосфера.

Я работал там чуть ли не замом главного инженера - и это в 19-то лет.

А переубедить их не получилось бы? Или здесь просто не было нужной почвы, арт-деятелей?

Я никого не знал, и мне казалось, что тут все такие. Я в тусовку не входил, да и тусовка была маленькая. Уже потом я узнал, что она здесь была, но куда более снобистская, чем в Москве. Не открытая по отношению к новым, все свои, все местечковое, и я был бы воспринят слегка инородно. Хотя, может, все могло бы быть по-другому; я просто не знал тогда никого из тусовки, и это повлияло на мое решение: в 19 лет я просто бежал навсегда и никогда больше не возвращался.

Это было воспринято родителями как предательство?

Скорее как идиотизм. Ведь я потерял прописку, я выписался. Сейчас это не так актуально, но тогда было очень важно. За киевскую, за московскую прописку люди все отдавали, а ты это бросил и уехал в деревню. Все мои родные бежали из деревни, все уезжали, а я пошел от обратного.

А как вы из деревни все же в Москве оказались?

Я поселился там рядом с Москвой, ездил туда время от времени, познакомился с людьми, они ввели меня в тусовку, в андеграунд: Борис Орлов, Дмитрий Пригов, Ростислав Лебедев, Илья Кабаков - словом, все старшее поколение. Привели меня в мастерскую, подружились, стали общаться. Могу сказать, что советский андеграунд - это действительно очень благородные люди.

За плечами у меня была киевская художественная школа, а потом я стал уже на практике учиться этому у Бори Орлова, я ходил к нему в мастерскую чуть ли не каждый день. Мне 20, ему 40 - он настоящим мастером был к тому времени. Еще в то время его выгнали из Строгановского университета, где он преподавал. За публикации на Западе, естественно. Я хотел поступать к нему тогда в Строгановский, но мы - я и еще несколько учеников - в знак протеста не пошли туда, а стали учиться у него в мастерской.

Мы тайком получали западные журнальчики, перепечатки. Собирались у кого-то, кто знал английский, он нам переводил, все слушали и обсуждали.

Какой это год был?

1981-1982-й, Брежнев еще жив был. Я познакомился с этими ребятами - и понеслось. Все вожди как раз летели кувырком в гроб: Брежнев, Андропов, Черненко один за другим. Это было время самого честного общения и моих настоящих университетов.

Все андеграундные художники через все прошли сами, и они не занимались каким-то конъюнктурным искусством. Они сами интерпретировали западные явления, поп-арт, соц-арт, сами разрабатывали и вводили в обиход термины.

И как из всего этого возникло течение московского акционизма?

К 30 годам у меня случился серьезный кризис. Подумайте только: меня все знают, со всеми я дружу, но я все время существую отдельно. Не попадаю в маленькие группы художников, которые уже были, - «шутники», или «чистые концептуалисты», или соц-арт, или кинетическое искусство. У меня была такая не то что уникальная, но маргинальная позиция.

Рухнул Советский Союз, и в 1990 году почти все уехали, весь андеграунд, даже молодые художники. На всесоюзном уровне все развалилось, официальная система искусства исчезла. А за границей искусство стало модным, именно наше современное искусство, а не советское.

Но это же еще с конца 80-х было, когда в Москве был Sotheby’s, торги и картину Брускина очень дорого продали.

Да, все уехали, и осталось буквально несколько художников моего поколения, которые еще ничего не успели о себе заявить, - то есть мы остались одни в пустыне, в которой начались эти самые лихие 90-е, как сейчас говорят. Среди этих оставшихся придурков был и я. Мы сидели вместе на кухне и обсуждали, где можно выставиться, что показать, о чем можно говорить. И ни на один вопрос не было ответа.

Почему тоже не уехали?

Не было куда, нас никто не звал, а тех звали.

А почему так, если вы все в одном котле варились?

Потому что мы были бездарные, еще мало что сделавшие. Бывают же такие, отбросы, неудачники, которых оставляют, так сказать, на второй год. Вот мы сидели, и кто-то из компании сказал: «Ничего не остается, кроме улицы». Единственное, где не было искусства в советское время, - это улица.

Публичное пространство для искусства было табуированным. Все должно быть под контролем, тихо, предсказуемо, знакомо, консервативно. А что такое выставиться на улице? Надо что-то сделать, привлечь внимание, остановить движение.

С кого все началось?

Саша Бренер стал проводить первые акции возле «Макдональдса» на Пушкинской площади, обличающие абсурд капитализма. Толя Осмоловский революционные какие-то акции проводил: залезал на памятник Маяковскому и курил на нем сигары. Здесь было много метафор: большой революционер и маленькие современные революционеры, которые сидят на плечах великих отцов.

Начались задержания, скандалы, когда где-то и в чем-то мы переходили границы.

Акционизм ведь не мы придумали, мы его ввели в Россию, но мы же понимали, что мы работаем с уже существующей традицией и формой. Однако мы смогли ее по-новому интерпретировать. Начались задержания, скандалы, когда где-то и в чем-то мы переходили границы.

А как вы вскочили в акционизм?

Мой вход в большой акционизм был связан с желанием уйти из искусства. Я провел пару акций, сделал несколько выставок, но если в 80-е это было неактуально, то в 90-е так вообще «вы как будто не с этой планеты, товарищ». И я решил завязать с искусством, уехать в Киев, на родину. Но уйти хотел как художник.

Мне показался удачным образ животного, которое руководствуется только своими физиологическими данными - руки, ноги, зубы, - а как человек, вертикальное создание ты не состоялся, ты не можешь адекватно понимать, вписываться в этот мир. И плюс для меня искусство не умирало - я уходил из искусства, но искусство-то оставалось.

Речь об акции «Бешеный пес, или Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером»?

Да, я решил, что неважно, какое искусство, - важно твое отношение, что ты привносишь. Поэтому я решил закрыть двери в галерее собой и не пускать никого внутрь, как цепной пес. Мы дали информацию, что будет выставка. Люди пришли, захотели посмотреть, а войти невозможно, кто-то даже пострадал. Но динамика получилась значительная.

Люди пришли, захотели посмотреть, а войти невозможно, кто-то даже пострадал.

Я пригласил художника Александра Бренера, он был в образе поэта, который в одном пальтишке пришел. И мы с ним бегали за людьми, прыгали на машины, останавливали движение - и публика хохотала, визжала. Ощущения были очень странными.

Но это была запланированная акция - вы кого-то позвали, пригласили?

Да, был анонс. «„Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером“ - выставка Олега Кулика и Александра Бренера». Самой выставки не было, а был такой экшн, все пытались прорваться, потом все, сами того не заметив, включились в это. После акции я намеревался уехать, по-моему, даже билет в кармане был, позор был жуткий.

Уже на следующий день о нас везде написали. И я вдруг впервые почувствовал себя настоящим художником, который что-то сделал, вызвал резонанс. И вдруг меня «собакой» приглашают в Цюрих. Там случился еще больший скандал, хотя нас приглашала официальная художественная институция. Мы «собакой» перекрыли не пустой зал, а масштабную выставку мировых арт-звезд. Пятьдесят минут я срывал вернисаж, куда съехалась вся европейская богема. Для меня даже привезли клетку - полиция, сама того не зная, мне подыграла.

Ну а там пошло-поехало: Париж, Стокгольм, Нью-Йорк. Все хотели видеть перформанс у себя. Каждый раз акция сопровождалась дикими скандалами, стычками с полицией.

После Европы вас позвали в Америку?

Да, это была акция «Я кусаю Америку, Америка кусает меня» (в рамках акции Кулик две недели жил в специальном боксе внутри галереи). Я мог нападать на людей, даже кусать их, но это было закрытое пространство, и люди заходили в тренировочных костюмах. Реакция была одобрительная: пресса воспринимала эту историю как русское искусство в целом. Все говорили, что это такой русский образ, дикий, непонятный, утрированный. Все-таки Россию тогда не считали такой дикой, считалось, что она прошла этот этап, завернув коммунизм.

В 90-е на Западе о России начали говорить как о стране Толстого, Достоевского, Чехова. Но прошло вот уже 20 лет, и многие теперь задумываются, что Кулик был таки прав с этой дикостью, образ был очень точный, пророческий. И когда он стоял на коленях, не та ли это была Россия, которая сейчас встает с колен? Поэтому сейчас приглашают с перформансами опять. Но я, конечно, везде отказываюсь.

Сколько вы не делали уже перформансы и почему перестали?

После Нью-Йорка я решил, что пора заканчивать с собакой, хотя было море предложений, многие говорили: «Начал лаять - надо лаять до конца». Однако мне казалось, что это важно, что этот образ работал как бы партизанщиной на грани протеста, скандала, что это дикое животное было, но всему свое время.

Я больше не делаю партизанские акции, я делаю скорее театрализованные представления. Например, мы устроили парилку в Университете Ка’Фоскари в Венеции. Огромный университет, один из старейших в Европе. Мы устроили во дворе парилку в стеклянном боксе, где читали проклятия. Идея была показать акционистское тело, которое бьют, стегают, как на кресте, обливают водой.

А против чего вы протестовали в 90-е?

В 90-е - против отсутствия искусства. Это была идиотская гонка: нет времени на искусство, радость, философию, общение. Тогда мне казалось, что мы становимся бескультурными. Года 3-4 был ад: в каждом подъезде убийства, в каждом доме скандалы; катастрофы, разорение, закрытие, предприятий, голод, дороговизна, отсутствие продуктов.

А в искусстве что происходило?

Ничего не происходило, в том-то и дело - ноль. Но мы же были, о нас писали газеты. Пустующие залы отдавали тебе бесплатно, где-то выставки были чуть ли не на складах магазинов. В основном эта публичность давала только известность. Но в конце 90-х мы смогли конвертировать известность во что-то более материальное: поездки, выставки в крупных музеях, покупки.

90-е годы начались с акционистов и ими же закончились. Потом пришел Путин, и все стало мягко замораживаться в искусстве, в идеологии.

90-е годы начались с акционистов и ими же закончились. Потом пришел Путин, и все стало мягко замораживаться в искусстве, в идеологии. Все идеологическое бурление, которое происходило до этого, все эти фракции и деления на левых и рыночников - все это раскрылось в нулевые, в 90-х их как будто и не было.

А с приходом Путина что для вас изменилось?

Для меня особо ничего. Я ездил, выставлялся. Изменения для меня были скорее личные. Началось замораживание, и всплыла вдруг эдакая буржуазность. Это было внезапно, потому что вот недавно были голодные 90-е - и вдруг шикарные машины, рестораны, деньги, зарплаты, у всех все появилось, причем резко и в большом количестве. Мы подумали тогда, что 15 лет назад мы плакали, что не уедем за границу, а тут сидишь на Арбате где-нибудь и размышляешь вслух: «Ой, надоела эта Латинская Америка, Таиланд, Франция… Уже пятнадцатый раз во Франции, поехали лучше куда-нибудь в деревню».

И это был недолгий срок, года до 2008-го, первый срок Владимира Владимировича, один большой первый срок! И это была большая реконструкция, все строится, развивается, мы впервые вдруг зажили как люди. А мне стало ужасно скучно: этот буржуазный усредненный мир, институции, куча сотрудников. Но вместе с тем, конечно, появились музеи, ярмарки, выставки, частные коллекции.

Они ведь и в 90-е были?

Тогда они только начинались. В 1996-1997-м самые первые начались, и они были такие, новорусские: много мелкого, много крупного, один западный, один восточный, что душе нравится, а еще много ювелирки и антиквариата. Не было какой-то единой концепции. А потом подход изменился. Художники вдруг начали делать классные работы новые, именно технически. То есть мы вдруг оказались впереди планеты всей. Но мне было в этом неуютно участвовать, и я в основном все это время пропутешествовал, стал ездить в Индию, в Тибет, а дольше всего зависал в Монголии.

То есть вы старались отстраниться на это десятилетие?

Я не знал, что это будет длиться 10 лет. Я просто ушел в себя, в путешествия, любовные переживания, духовные поиски, мистические откровения. А вся эта Европа, все эти коробки, клетки, города, гонки, успешные или неуспешные стратегии просто осточертели. Мне показалось тогда, что мое время прошло - время диких людей, которые могут сами выбиваться, пробиваться и из нуля делать конфетку, как это было в 90-х.

А сейчас есть запрос на акции?

Конечно, и очень сильный. Посмотрите, какая реакция на продолжателя дела 90-х, арт-группу «Война».

Я как раз хотела спросить: вы сейчас следите за основателями этой арт-группы? Вы же их опекали в свое время.

Ну как слежу: доходит просто информация из публикаций, из прессы. В Киев они еще не приезжали, кстати?

Кто именно из них?

Ну, Воротников.

А его же вроде потеряли. Не знаю, последнее, что я читала, - то, что в марте он бесследно исчез, когда они в Германии находились.

Да, потому что его хотели посадить, и поэтому я подозреваю, что он как старый подпольщик где-то скрывается, непонятно где и как.

Но супруга не скрывается.

Понятное дело, у них четверо детей.

А почему, как вы считаете, так произошло? Вот Павленский уехал сейчас, не сказать, что у него там особо удачно судьба складывается.

Потому что это довольно радикальное явление уже, они люди такие, гипериндивидуалисты, которые преодолевают коллективизм, причем коллективизм наш, российский. Наш гиперколлективизм - он такой, что если ты и можешь выйти из коллектива, то только в другой коллектив, который воюет с этим коллективом. А если ты не в коллективе, если ты сам по себе, ты одиночка, то ты не воспринимаешься как одиночка и как человек нейтральный, ты воспринимаешься как предатель того или иного союза.

Наш гиперколлективизм - он такой, что если ты и можешь выйти из коллектива, то только в другой коллектив, который воюет с этим коллективом.

Перформанс «Броненосец для вашего шоу», Лондон, галерея Тейт Модерн, 27 марта 2003 года. Фото предоставлены художником

Эмиграция - правильное решение?

По-разному. Pussy Riot, к примеру, ездят, потому что их приглашают, они выступают с концертами. «Война» просто бежали, как они считают, от чего-то. Петю Павленского, например, совершенно сознательно выдавливали из страны, я прямой свидетель этому, это была операция спецслужб.

То есть он не сможет вернуться в Россию при этой власти?

Не сможет. Но с Павленским вообще очень интересная ситуация. Мне кажется, что весь акционизм был подготовкой к Павленскому, он как Христос. Вся предыдущая пророческая традиция, то, чем мы занимались, было подводкой к появлению такой четкой, цельной и ясно мыслящей сильной личности. Он очень не похож на нас, у него как раз искусство жизни, и он в этом смысле есть высший продукт российского искусства. Такой гипериндивидуализм, как у Павленского - который вообще не идет ни на какой сговор и не поддается никакому давлению, - может родиться только в стране гиперколлективизма.

Мне кажется, что весь акционизм был подготовкой к Павленскому, он как Христос.

А с какой целью выдавили Павленского? Неужели влияние, которое он оказывал, было настолько велико, что, не выдавив Павленского, просто невозможно было достичь подобного эффекта?

Вы знаете, на самом деле, не так много людей, способных показать пример интересного, разумного сопротивления власти. И при этом вести процесс в рамках формы и процедуры. Самостоятельность - дурной пример для остальных. Это раз. А второе - наша страна ведет такую очень тонкую гибридную пропаганду, что все хорошо, мы не действуем грубыми методами. Понятное дело, его можно было бы остановить где-то палкой в подъезде, но от этого дурно пахнет. Понятно, что никто никого не накажет, но сама атмосфера - зачем? Тем более надо работать не только с местной, но и с западной публикой.

Была разработана операция по выдавливанию. Решили, что он не должен здесь находиться, потому что со своей харизмой ему даже в тюрьме хорошо сидится. Тем более он умеет не попадаться. Даже если он и виноват, то немножко, и это всегда рассчитанная мера. И они поняли, что столкнулись с таким крепким парнем: если он радикал, то радикалом везде будет. А все гэбисты хорошие психологи.

Если бы Петя был слабачком, они бы его посадили или хлопнули.

Если бы Петя был слабачком, они бы его посадили или хлопнули. Может, это своеобразное уважение или действительно не хотят мараться. Но я на самом деле считаю - и Петя так считает, - что личность побеждает массу. Мы боимся этой массы, но пока мы ее боимся, она сильна, но она, не обладая индивидуальностью, не может тебе ничего сделать, не может проявиться. Она только страхом воздействует, окольными путями, пока ты боишься и запуган. Но для этого нужно проявиться - подойти к ФСБ, бросить зажигательную смесь и стоять не убегая.

Что сейчас сдерживает вас? Вы стали действовать с оглядкой?

У меня сейчас хитрое положение немного. Я же долго не работал, а сейчас сразу взялся за масштабный проект, игра вдолгую, его быстро не покажешь.

Можно говорить, что это за проект?

Да, это скульптура - теперь я делаю скульптуры, портреты своих друзей: Петра Павленского, Pussy Riot, Осмоловского, Бренера, вот этих всех художников, которые сейчас не в моде. Но эти портреты я делаю как раскопки 90-х. Поначалу я думал, что проект невинный, мирный, и вдруг он вызывает резкое напряжение - все эти люди признаны радикалами-индивидуалистами. И начинается привычное: «давай подождем», «давай этого пока не будем показывать». Много голых, радикальные одиночки, какие-то люди распятые. То есть тем, кто вроде бы и готов выставить у себя проект, начинает везде мерещиться кощунство.

Я сейчас боюсь, как молодой художник, знаете, когда новый проект, когда ты долго что-то делал, вкладывал, и он растет со временем, меняется. Но вот уже 2018-й, и пока я делал этот проект, уже дико изменился контекст. Он бы шел на ура до 2014-го, я уверен. Более того, там есть скульптурный портрет Путина, который даже в Лондоне не отважились почему-то показать, хотя там оппозиционеры критично настроены, не замечал такого за ними раньше.

А вам не кажется, что «Война» или тот же Павленский работают с актуальным политическим контекстом, а вы пытаетесь внедрить какой-то исторический? Это из осторожности?

Может быть, и пытаюсь. Но тут бессмысленно говорить, с осторожностью ли, потому что искусство - это не зона мужества. Эти вещи я начал делать до войны, принял некоторые решения по поводу их актуальности. Эта историческая позиция уже тогда была мной занята, некая рефлексия. Проблема ведь не в том, что это было в 90-х. А до 90-х что это было? А до 1917-го что это было, как к этому пришло?

Я художник катастрофы, я эту катастрофу обозначил, но дальше что? Дальше начались нулевые, и оказалось, что моя катастрофа - это х**ня, это обозначение прошлого, и только сейчас это актуализируется. Поэтому мне важно произвести раскопки 90-х и достать то, что было выброшено временем. Акционизм был выкинут на задворки в нулевые, да и сейчас.

Обществом или культурной тусовкой?

И теми и другими. И «Войну», и Павленского, и Pussy Riot культурное сообщество не принимает. Нас принимали, но мы сами это сообщество и делали.

А почему не принимают?

Потому что они подрывают, выставляют в невыгодном свете деятельность галеристов, нарушают упорядоченность. И этому обязательно помешают, государство помешает, за тобой придут, тебя остановят.

На вас давила власть как-то?

Вы знаете, когда началась война, я возвращался из командировки, и тут меня прямо в аэропорту отводят в отдельную комнату, какой-то явный гэбист начинает расспрашивать про мое украинское происхождение, берут отпечатки.

У вас украинский паспорт?

Нет, русский. Но все равно же все знают, что ты родился в Киеве, что ты украинец по национальности, у них есть там своя картотека. В общем, сняли отпечатки, «глаза», но ничего, отпустили.

Мне однажды передали ваш разговор с одним украинским художником, который занимает резкую позицию (не приемлет полумер), сопереживательную очень по отношению к Украине; очевидно, его подкосило то, что происходит сейчас в стране. И он сказал, что ваш с ним разговор был наполнен какими-то украинофобными доводами. Вы украинофоб?

Это даже глупо спрашивать. У меня тут папа, мама, семья, тут все. Это как очень много евреев называет других евреев иудофобами. Этот человек, этот художник -
украинец?

Ну так это обычные украинские разборки.

Много лет назад вы приходили гостем в «Школу злословия» и схлестнулись с Толстой насчет того, вошли вы в высокое искусство или нет. Она говорила, что она в высоком искусстве, а вы нет, вы же говорили наоборот.

Да, я в музеях мира нахожусь, а Толстой там нет и не будет. Почитайте, какие у нее там тиражи, издания.

То есть критерий - это нахождение в музеях?

Вы смотрели фильм «Квадрат»? Как там зовут главного героя, человека-собаку? Его зовут Олег, художник из России. Знаете, кто такой Олег из России?

Все говорили просто, что это аллюзия на Путина и поведение России на международной арене. Хотите сказать, что это вы?

Да, почему же его зовут не Володя, а Олег?

Олег Кулик - один из наиболее известных художников-акционистов 1990-х не только на постсоветском пространстве, но и в мировой художественной среде. Самой громкой акцией автора стал «Бешеный пес, или Последнее табу, охраняемое одиноким Цербером» (1994) возле галереи Марата Гельмана в Москве. С него и началась эпохальная Собакиада Кулика длиной в десятилетие. Акция, которую автор создал как завершение собственной неудавшейся художественной карьеры, по иронии судьбы стала ее громким началом.

Но художественному успеху предшествовали «душные» 1970-е в Киеве, бунтарская юность в партийной семье, доступ к запрещенной литературе, писательские амбиции и побег из родительского дома в 1981 году с неоднозначной фразой, брошенной в злости родителям: «Эта страна развалится, а Крым отойдет России».

Каким был Киев тех лет, как «Гусеницей» из людей в 1999 году художник пытался остановить танки на Майдане, а также что общего между советскими парадами и религиозными службами, Олег Кулик рассказал в разговоре с Галиной Глебой .

Материал публикуется в рамках сотрудничества Исследовательской платформы PinchukArtCentre и KORYDOR.

Документация перформанса Олега Кулика «Броненосец для вашего шоу». 2003 год. Tate Modern, Лондон

Галина Глеба: Олег, давайте вернемся с вами в 1970–1990-е, но вспомним не историю Кулика-собаки и собаки-Кулика, а поговорим о времени и среде, в которой Вы пребывали в Киеве и Москве. Вы родились в Киеве в 1961 году, расскажите немного о своей семье.

Олег Кулик: Моя семья - это выходцы из крестьян (городок Краснополье Черниговской области). Отец за свою карьеру был и партработником, и директором пивзавода в Киеве. А мать - учительница французского и английского языков.

Г. Г.: То есть это была интеллигентная семья?

О. К.: Относительно интеллигентная. У родителей была вполне прекрасная советская карьера: из крестьян - в рабочие, из рабочих - в управленцы, из управленцев - в партийные руководители, из партработников - в хозяйственники.

Но в силу возраста и окружения в юности у меня было очень сильное ощущение блата, коррупции, как бы сейчас это назвали. И это душило, в юношеско-романтическом смысле душило. Было чувство, что окружавшим меня людям безразличны идеи и что самое важное для них - не нарушать какие-то общепринятые нормы, уж тем более советские нормы. Но не только мои родители так жили, так жили все. По крайней мере, мне так казалось.

Олег Кулик с отцом. 1960-е. Фото из семейного архива Кулика

Олег Кулик с матерью. Середина 1960-х. Фото из семейного архива Кулика

Г. Г.: Кто окружал Вас в детстве и юности?

О. К.: К нам порой приходили какие-то дипломаты, театральные актеры, певцы. Но это было не общение интеллигентных людей, когда его целью является интерес друг к другу, - это было общение, которое обеспечивало материальное состояние. От него-то я и ощущал себя вечно ищущим юношей, искал иную среду. В Киеве ее не находил. Или плохо искал.

Г. Г.: Художественная школа, в которой Вы обучались, - это обязательная часть культурного воспитания молодого человека из интеллигентной советской семьи или Вы самостоятельно определили для себя этот интерес?

О. К.: Меня хотели воспитать директором завода углекислоты. Родители давили, дабы все-таки сделать из меня, так сказать, человека. А я всячески этому сопротивлялся.

Г. Г.: В какой момент пришло осознание, что, несмотря на семью, которая воспитывает Вас другим человеком, Вы все же хотите заниматься искусством?

О. К.: Есть одна важная детская история. Себя в ней я не помню, но впечатления у мамы-папы и всех родственников было огромное. Это было еще до партийной работы отца, мы жили в съемном доме. Привезли нам совершенно новый неокрашенный стол - чистые оструганные и отшлифованные доски без защитного покрытия. Пока родители спали, я успешно вытащил на стол банку зеленки и создал ею очень красивую композицию. Даже немного напѝсал на нее сверху. Красиво получилось.

Когда родители увидели мое произведение, их реакцией была взрывная смесь удивления, возмущения и оторопи. Для меня стало открытием, что то, что доставляет мне удовольствие, у других вызывает столь сильную эмоциональную реакцию.

Уже чуть позже я создавал под обоями тайные инсталляции-коллажи из маминых иностранных модных журналов (а их ведь попробуй найди тогда). Конечно же, все это вскрылось, когда кусок обоев отвалился. Была очередная родительская оторопь.

Так что да, выбора у меня особо не было, но художником я с раннего возраста хотел быть. Видимо, в этом и заключалась вся проблема воспитания из меня «человека».

Г. Г.: Но ведь у Вас не было примера ролевой модели художников другого мышления, кроме советских номенклатурных соцреалистов.

О. К.: А кто Вам сказал, что пример «другого художника» убеждает тебя быть художником? Я, например, когда смотрю на других, меньше всего хочу быть на них похожим.

Г. Г.: Противостояние по выбору деятельности было с матерью? Отец не вмешивался?

Г. Г.: В детском возрасте интерес к рисованию чаще воспринимается родителями как форма забавы, конфликт назревает уже в подростковом возрасте. Что конфликт поколений и мировоззрений сделал с Вами?

О. К.: У меня была только одна мысль - сбежать. От родителей, от общества, от тех условий духоты, от школы, от назиданий, просто от этого места. И сбежал, несмотря на то, что папа был какой-то там босс и меня отслеживал. Вот как в 19 лет ушел, больше и не вернулся.

Был большим поклонником Льва Толстого и его философии. Человек, который самостоятельно себя меняет, строит свою жизнь и ни на никого не полагается - вот тот образ, который я пытался наследовать.

Г. Г.: Но перед этим Вы учились в геологоразведочном техникуме. Как Вы туда попали?

О. К.: Родителям приходилось меня отлавливать все время, я не знал, куда бежать, а работать геологом в экспедиции было вполне надежной формой официального бегства.

В западной Сибири поработал, поездил немного. Там были бесшабашные, но теплые и уютные люди. Я ощущал их свободными. Не в политическом смысле, а в личном и человеческом. Не было в них этой липкой советской социальности.

Г. Г.: С литературой Вас связывал интерес к темам гуманизма через увлеченность Львом Толстым. А в изобразительном искусстве?

О. К.: Меня интересовали лица. Через скульптуру я мог понять человека передо мной. А поскольку у меня не было особо возможности нанимать хороших моделей, я в основном лепил помятых жизнью людей . Когда работаешь внимательно и долго, проступает в этих людях и внутренняя аристократичность, и тонкость, о которой даже не подозреваешь.

В советское время такие «опущенные» люди хранили в себе интереснейшие истории. Они не смогли вписаться в бездушные общие правила и преобладали над ними своим, не форматируемым человеческим качеством.

Это и была моя «школа», пока я не встретился с настоящим андеграундом в Москве. В 1982 году я познакомился с Виталием Пацюковым и Борисом Орловым, скульптором и теоретиком-искусствоведом. Орлов вообще такой отец соц-арта в скульптуре. Какая-то знакомая увидела мои скульптурки и потащила меня к ним, так я и вошел в мир московского андеграунда. И это было вау! Какие люди, какие разговоры, какие отношения, этот уровень общения - все шокировало, все удивляло, все было другим, никакой связи с тем, что «на поверхности».

Г. Г.: Московский андеграунд был нон-конформным или никак не реагировал на события вовне?

О. К.: Нет, там ко времени моего с ними знакомства уже наметилась вторая или даже третья волна.

Первая волна - все те, кто был выпущен из сталинских лагерей, старики знали Малевича и Родченко лично. Такой ностальгический авангард, они вспоминали свою молодость, вспоминали то Большое Искусство, которое по возвращении из тюрем под запретом и втихаря рисовали кубиками-квадратиками на холстах. Потом пришли художники среднего поколения, люди, которые уже не повторяли то искусство, не ностальгировали, а зажили в этом своем андеграунде спокойно, приняв актуальную ситуацию и делая то, что, по их мнению, делают на Западе. Достаточно вспомнить Сидура или Билютина. Если первые продолжали традиции Малевича, то второе поколение само стало чистым модернизмом. И это было очень карикатурное явление в трогательном смысле.

Они находились в закрытой системе, абсолютно изолированной и репрессивной, обделенной информацией, а жили так, будто ничего этого нет. Их искусство это выдавало. Как будто недоделанное, как будто авангард с элементами наива. Но все это стало заметно, когда появилось третье поколение. Именно то, с которым я и познакомился. Это был совсем иной уровень людей, рефлексирующих свое положение.

Г. Г.: Третьи были с духом диссидентства, политического бунтарства?

О. К.: Вот у среднего поколения было сильное бунтарство, у третьих была ирония как инструмент. Тоже бунтарство, но уже другого толка.

Это не сарказм, а гротеск, очень сильный протест. То единственное, что действительно способно разрушать тоталитарную систему. Они нашли это мощное оружие - стали говорить на том же языке, на котором говорила власть. Это было их открытие, новаторство. Они не заимствовали какие-то стили или идеи прошлого, не вытаскивали дохлых котов из модернизма. Но брали язык власти, язык улицы и язык системы, язык такого мира, который их реально окружал, и чуть-чуть его утрировали, чуть-чуть гипертрофировали. Работали с языком власти, идеологии, с его стереотипами и штампами. Бахчанян, Булатов, Кабаков, Орлов, Пригов и другие получили самое что ни на есть советское образование. И когда у них назрел конфликт с советской властью, они не собирались его демонстративно манифестировать. Интерес к ним пришел со стороны Запада. И вот когда их искусство появилось там, наши честные граждане вдруг засуетились: а кто, мол, эти сволочи и как это они не любят нашу страну, но публикуются на Западе, а нам ничего не показывают.

Эти художники создали себе среду, очень рефлексирующую, умную, тонкую, ироничную. Построили свою параллельную вселенную.

Г. Г.: Это то, что Вы искали, когда уезжали из Киева, или то, что нашлось случайно и стало смыслообразующим для Вас на долгое время?

О. К.: Это определенно то, что я искал. Я искал среду общения, которая мыслила бы актуально, современно и без отрыва от реальности, смело работала бы с этой реальностью. Андеграунд не убегал от реальности, не мучал ее. Такого я раньше не видел. Везде были либо коррумпированные веселые ворюги и насильники, либо дохлые зомбированные граждане . А людей, которые бы обладали энергией и счастьем, сами формулировали бы свои задачи, я раньше не встречал. Думал, что их и нет вовсе. Что система таких закатала в асфальт. Поэтому когда спрашивают, почему акционизма не было в Киеве, мне довольно легко ответить: акционизм - это высшее, что есть в искусстве, это настолько сложный уровень, что здесь, в Киеве, просто не наработана масса. Поэтому и в Казахстане, например, его нет.

Г. Г.: Кроме затхлости и раздражения, Вас Киев вдохновлял?

О. К.: Самое яркое впечатление - это все-таки отец, весь в идеологической работе. И волей-неволей я был привлечен к подготовке всяких празднеств и шествий. Колонны, люди, транспаранты. Вся эта суета и организация процесса меня очень радовала. Это единственное, что было интересным в деятельности отца. Я особо не вдавался в смысл происходящего, воспринимал это все как мероприятие-тусовку.

Г. Г.: Почти акционизм.

О. К.: Конечно! Поделки всякие делали к празднику Октября. Например, стекольщики выдували переливающиеся стеклянные шары на палках. Отец их раздал в руки демонстрантам, и колонна выглядела очень торжественно. Вроде демонстрация производительной мощи страны, а на самом деле чистейший абсурд. Но самое интересное было потом, именно этого я ждал с замиранием сердца: после парада все это добро уносят в какой-то из дворов в центре города, торжественно выпивают узким кругом и начинают крушить эти стеклянные шары на палках! Так легко, веселясь и забавляясь. Ведь никто этот хлам не хранил, все делалось к событию, теме и году. Уже завтра партия скажет направо, или налево, или скажет повеситься, и надо быть готовым творчески подойти к изменению линии партии.

Вся эта буффонада вызывала у меня восторг, я с удовольствием принимал в этом участие и восхищался отцом. Ведь в такие моменты видел в нем что-то творческое, даже божественное.

Г. Г.: Что Вы читали в позднесоветское время? К чему был доступ? Попадались ли «конфискаты»?

О. К.: У папы водилась порнография и политическая «запрещёнка». Акушерские книги появлялись, видимо, их как порнографию изымали, старинные такие, XIX века, с рисунками.

Но из серьезного благодаря отцу я получил доступ к Большой Литературе, даже Солженицына прочитал в 1970-е. Не очень понимал, правда. Я многие вещи тогда прочитал. Образование же советское было запредельно ханжеское. Вот даже Солженицынское «Бодался теленок с дубом» - это история советских писателей и их взаимоотношений, не о политике, не о лагерях, а о писателях. Они там все гнусненькие такие предстают, но и живые одновременно. Чуть позже мне попался «Один день Ивана Денисовича», и там уже вся эта история про лагеря понеслась.

Г. Г.: Воспринималась эта история как реальная или как фантазийная?

О. К.: Все-таки в юное сознание немножко тяжеловато входили все эти ужасы! Потом, когда я прочитал Шаламова, поверил. Уже сейчас я понимаю, насколько стилистически неубедителен для меня в историях о лагерях был Солженицын. Вот о писателях он писал с большим внутренним пониманием.

Эти великие писатели отвадили меня от писательства. Я понял, что ты должен писать сердцем. Очень многое мне удавалось легко, как мне тогда казалось. Вот это «легко» всегда оказывалось плохо. Писательство и вовсе из меня лилось по 5000 слов в день. Но читать это было невозможно.

Г. Г.: Получается, Вы переживали в Киеве эдакое художественное безвременье. Попали во временную западню между активными культурными 1960-ми и новой волной конца 1980-х.

О. К.: Известно, что самой репрессивной из всех коммунистических партий была именно украинская, из украинского народа они наверх вытянули самое худшее, тех, кто все что угодно сделают за поощрение власти. И я попал в эти гнилые 1970-е.

Но мне «повезло» вдвойне. Я еще и сын партработника. Не дай Бог икону найдут. У отца хранились старые иконы от деда, он их прятал, а я вытаскивал и ставил себе молиться как иконостас.

Г. Г.: Вас интересовала религия?

О. К.: Я очень любил своего дедушку. Главное образование дал мне он. Дедушка был очень верующий, ветеран войны. Мы с ним постоянно во Владимирский собор на службы ходили. И службы были очень красивые.

Г. Г.: Парад с созданием и крушением атрибутики, процессуальность религиозных культов - вас завораживала эта событийная театральность?

О. К.: Да, очень. Но все церковное в это время было разбитым и в ужасном состоянии. А вот одно из первых сильных впечатлений, когда мне прямо захотелось действовать (даже думал, как бы найти динамит), стало появление «Бабы с мечом» . Она стоит до сих пор?

Г. Г.: Стоит, конечно.

О. К.: Удивительно, воюют с совком, а это самое тупое и кричащее воплощение совка стоит над всем Киевом. Настолько бездарная неумелая вещь. Там такая конструкция внутри, что если одну опорку подорвать, то вся скульптура упадет. Я все время ходил рядом с ней и этой мыслью жил. Конечно, ничего взрывать я не стану, но пережил по поводу этой «Бабы» море эмоций. Ее достроили, и я уехал. Эта «Баба» вытеснила все. Она стерла весь берег, уничтожила гору.

Г. Г.: Киев не удержал Вас лаврской духовностью? Ведь несмотря на Родину-Мать, Лавра все-таки доминирует.

О. К.: Это самое проклятое место.

Г. Г.: Почему?

О. К.: Я считал, что этот город - самое тяжелое для меня место. Ни языка, ни культуры, ни традиций. Все вынуто, все скомкано. Тут не было внутреннего благородства.

Г. Г.: Такое ощущение возникло в силу затхлости среды, в которой Вы находились?

О. К.: Я думаю, что это в принципе яркая черта брежневского времени. Черта раннего Брежнева. А поздний был смешон. В этом идиотизме уже виднелись ростки будущего, того, как скатилась свинья и стала начальником, и всё такое скотско-свинское вокруг стало, хрюкали, веселились все. Я так это ощущал.

Да, возможно, это мое личное…

Меня в школу возили на белой «Волге». И дома у нас были няньки-гувернантки в советские времена, скатертями столы крыли. Ну, и вообще мы всех победили, врагов нету, счастье, радость, кино, еда. Я не знал, что у людей нет еды. У нас фрукты были экзотические, бананы. И я все время размышлял, в какой же счастливой стране мы живем, настолько счастливой, что нечего делать, негде побороться за счастье. Как будто бы в тюрьме счастья. И у меня от этого слезы наворачивались. А странно ведь. Человек страдал оттого, что искренне не понимал, что на самом деле это и была настоящая тюрьма, которая просто называлась иначе.

Семья Куликов. 1960-е. Фото из семейного архива Кулика

Г. Г.: Очевидно, поэтому Солженицын и вся жесткая литература не воспринималась как пугающая реальность, ваши реалии выглядели совсем иначе и места для «жести» в них не было.

О. К.: Да. Золотая тюрьма была.

Г. Г.: В одном интервью Вы упоминали, что уезжая из Киева в 1981 году, сказали «Украина - неполноценное государство, оно развалится, а Крым отойдет России». Что это было за визионерство?

О. К.: Сейчас я с этим не согласен, но в 1981 году это были мои слова. Я в эмоциях бросил эту фразу в лицо отцу, а не стране. Но выступал я против советской системы по обезличиванию. И в Украине этого обезличивания было больше всего. Я ведь не знал про борьбу тех и этих, думал, что государство строится на героях, которых тут нет.

Так и уехал. Все считали, что придурок мелкий и болтает, чего в принципе быть не может. Страна не может развалиться, а Крым куда уж, только наш…

Но проходит 32 года, и кто оказался в дураках?

Г. Г.: После переезда в Россию Вы навещали Киев в 1990-х. Изменился ли город за десять лет вашего отсутствия?

О. К.: У меня в то время активная художественная деятельность в Москве началась. Но, работая в «Риджине», я начал соприкасаться с украинской художественной сценой, которой не знал ранее. Москвичи к тому времени стали предельно концептуализированы, презирали всякую материальность. А в Киеве такая смачная живопись возникает. Для меня наиболее ярко выделялись здесь Савадов и Сенченко, они как раз создавали свои экспериментальные черные холсты. Сделано живописно, но само решение совсем не живописное. Огромную плоскость холста заполнить собой (т. е. краской) - это особые смелые взаимоотношения с форматом должны быть. Это удивляло. Все привыкли, что у живописи размер скромный, а тут 3 × 5 метров. И концептуальность была, не только пластика живописная, мысль была.

Г. Г.: Чуть позже Вы приезжали сюда с перформансами. У художницы Татьяны Гершуни сохранились фотографии с фигурой из человеческих тел на Майдане Независимости. Что это было?

О. К.: Это был перформанс 1999 года «Танки не пройдут» на Майдане Независимости. Суть его была в том, чтобы перегородить телами дорогу парадным танкам в празднование Дня Независимости Украины.

У перформанса получилось двойное название, потому что сам я называл его «Гусеница». Это был протест против милитаризма, который глубоко сидит внутри этой новой власти уже независимой страны. Мы проехали поперек дороги «гусеничным танком» из людей, потому что это единственный «танк», который может и должен ехать по этой площади.

Это мирная страна, даже ядерное оружие отдала, дура. Никто не собирался воевать, за это я как раз Украину очень люблю. Это как корова и боевой конь. Корову надо кормить, поить, выпасать, но не надо на ней идти в атаку. Для этого есть конь, которого нельзя подоить, но зато в атаку на нем можно. Так вот здесь некоторые товарищи решили на этой корове воевать. И вот такая сейчас идет война.

Г. Г.: Вы лично выступили инициатором этого перформанса?

О. К.: Да. Я узнал о параде с танками и ехал это дело перекрыть. Праздник Независимости должен был быть радостным, а не с игрой мускул напоказ. Если заигрывать с танками, то когда-то эта игра станет серьезной.

Прошло десять лет - Иловайск показал, какие бутафорные были танки. Все было разворовано. Только для площади хранились, пугать обывателей.

Зачем уходить от тоталитарной системы ее же парадами с бряцаньем оружия? Ведь эти танки никогда не были задействованы, это было самое мирное отсоединение от империи. Просто отвалилось, как присохшее говно.

Г. Г.: Кто были участники перформанса и как реагировала публика?

О. К.: Центр Сороса занимался участниками, где-то 40 человек было, в основном молодежь. Но зрители были моего возраста, и они откровенно проявляли свое недовольство: цеплялись к ребятам, некоторые даже ходили по участникам и наступали им на головы. Очень агрессивно себя вели, а между тем, это именитые и довольно известные художники в Украине.

Г. Г.: Также интересно Ваше участие в одной из последних выставок Марты Кузьмы в Киеве, она называлась «Крымский проект 2». Из описания мы знаем, что это была вечеринка после открытия проекта, где продолжением художественной части стал Ваш перформанс «Броненосец для вашего шоу». Расскажите о нем.

Олег Кулик. Перформанс «Броненосец для вашего шоу», в рамках выставки «Крымский проект 2» (куратор Марта Кузьма). 1998 год. Клуб «Фактория», Киев

О. К.: Да, в Киеве был римейк. Впервые этот перформанс я проводил в Генте в Stedelijk Museum voor Actuele Kunst (в рамках выставки De Rode Poort , 9 ноября 1996 года), а с Мартой мы решили воссоздать героя в образе украинского чиновника. В Генте был голый человек, а здесь мы решили представить его в черном костюме и только голова уходит в зеркало.

Я стоял в центре зала на пьедестале, который медленно вращался. Зритель видел фигуру человека, но при этом вместо головы у него диско-шар, музыка играла, и свет во мне отражался. Чистая мечта художника - быть в лучах славы, даже отражать их.

Перформанс длился час, людей было действительно много, при этом половина танцевала, а вторая смотрела на меня. Думаю, наблюдать живого человека, который изображает диско-шар, - это очень трогательное ощущение. Тут и музыка вносит свой эмоциональный аспект.

Олег Кулик, подготовка к перформансу «Броненосец для вашего шоу». 2003 год. Tate Modern, Лондон

Г. Г.: Каким был Киев в то время, какое впечатление производил на коренного киевлянина?

О. К.: Мне казалось тогда, что Киев стал более свободным, живым, открытым. Я даже думал сюда вернуться. На самом же деле он открытым стал только сейчас. Была иллюзия, что это не начало, а уже состоявшаяся перемена.

Г. Г.: В одном интервью Вы также говорили о том, что художникам нужно вести беседу с художниками, потому что когда художник говорит с обществом, то невольно становится оформителем общественных идей. Тогда что это была за потребность в 1990-е идти в народ и выходить на улицу?

О. К.: Когда нет никакой публики, то у художника есть только толпа. Мы обращались не к широкой публике, а к улице. В потоке людей, которые несутся по своим делам, кто-то останавливается и начинает смотреть и реагировать. И в этом смысле мы с нуля формировали территорию искусства. То, что сейчас есть в искусстве России, все плохое и хорошее, сформировано пятью людьми в 1990-е.

Г. Г.: Многие художники сегодня отторгают свою раннюю практику 1990-х. Как Вам удалось отпустить Собаку-Кулика?

О. К.: Это очень важный вопрос, он требует контекста. Возьмем трех персонажей - Олег Кулик, Саша Бренер и, скажем, не случайного, но очень важного персонажа - Юрий Лейдерман.

Саша Бренер в свое время сказал, что самые интересные художники в 90-е - это Кулик и Лейдерман. А Лейдерман сказал, что самыми интересными были Кулик и Бренер. Ну, я в каком-то смысле тоже могу сказать, что самыми интересными для меня были Лейдерман и Бренер. И Ваш вопрос надо рассматривать в процессе личных эволюций, каждый из нас ее прошел.

Бренер, к примеру, до сих пор так и не отрефлексировал свой индивидуализм. Юра Лейдерман - не только хороший художник, но и очень бдительный человек - всегда хотел знать, кем был человек до перестройки, в подполье. Не засланный ли он казачок. И совсем недавно я узнаю, что Лейдерман, в свое время следящий за чистотой рядов этого круга художников, прямо как Дзержинский в искусстве, делает акцию в Помпиду, где зачеркивает портреты своих друзей, будто отрекается от них. Так не похоже на Лейдермана!

Ну, а я спустя двадцать лет создаю портреты всех своих друзей. 24 портрета: Осмоловского, Бренера, Марины Перчихиной, Лизы Морозовой, Петра Павленского, PussyRiot и других. Я нахожу в каждом из них уникальное проявление настоящей самодостаточной личности в истории. Это люди, которые противопоставили себя толпе и выиграли.

Любой человек делает только один поступок, и он всегда тебя ставит в такое положение, что после него все иначе. Вот как у меня с собакой произошло. Я ведь не собирался быть собакой. Я хотел уйти из искусства, но уйти как художник. И я придумываю этот жест: подсознательное существо, которое не обладает культурой, превращается в животное и может жить только своими рефлексами, инстинктами. Я не стремился делать портрет времени, это была моя личная трагедия как художника, я не состоялся. И вот когда я ее сделал, все вдруг увидели… Кого? Они разве меня увидели?

Г. Г.: Себя. Сила личности в искусстве может проявляться не в действии, не в акции, а в материальных носителях?

О. К.: В документации. Есть документация, есть видео, которые с недавних пор работают как мощнейшие произведения свободного циркулирования. Никто не использовал и не делал работу с помощью реальных камер наблюдения и служб безопасности, а Павленский сделал. И поэтому Петя своим акционизмом обновил традиции искусства 1990-х. Это версия 2.0.

Г. Г.: Раньше Вы утверждали, что для художника ключевой была тема гуманизма, но мир так сильно изменился, что это больше не актуально. Так что же тогда художнику как тема важно сейчас?

О. К.: Индивидуализм. Я не говорю про какой-то радикальный гипериндивидуализм, воплощением которого для меня сегодня является Петя [Павленский]. Просто он такое редкое, но очень важное явление, что непонятно, как с этим работать. Мы ушли от советского коллективизма, мы что - ушли к индивидуализму? Мы ушли к украинскому коллективизму. Вы думаете, что украинский лучше, чем советский? Хуже. Чем меньше коллективизм, тем хуже, тем тоталитарней он становится. В большом тоталитаризме скрыться можно, Око Саурона всех не увидит. А вот в маленьком, в семье, например, не скроешься.

Все сводится к семье. Мы начали с семьи и вернулись к семье. К моим любимым пожилым мамочке и папочке.

Вот это главная борьба современности - за индивидуализм.

Г. Г.: Спасибо за беседу.

Примечания:

Стальной монумент «Родина-Мать», часть музейного комплекса истории Украины во Второй мировой войне. Открыт 9 мая 1981 года. Автор проекта Василий Бородай, архитектор Евгений Вучетич.

Перформанс «Броненосец для вашего шоу» (англ. Armadillo for Your Show ) был реализован трижды: впервые показан в Музее современного искусства в Генте 9 ноября 1996 года, во второй раз состоялся в клубе «Фактория» в Киеве 12 июня 1998 года, третий раз был представлен в галерее Тейт Модерн в Лондоне 27 марта 2003 года.

Из авторского текста художника: «Броненосец (Армадилло) - вымирающее ночное животное, тело которого покрыто панцирем из прочных пластин. Тело Армадилло-Кулика покрыто кусочками зеркала, что делает его похожим на огромный диско-шар. В течение долгого времени застывший в одной позе Кулик вращается вокруг своей оси под аккомпанемент классических произведений и диско-хитов 1990-х. Перформанс ставил целью понять конвенциональные границы музейного пространства современного искусства с одной стороны, и эстетики массовой культуры и ночных клубов - с другой».

В центре Нью-Йорка, 22 года назад, раздетый человек на поводке кидается на прохожих. Через несколько лет, в 1990-е, он же пытается стать депутатом Правительства и участвовать в выборах от партии животных. Правда, документы, подписанные отпечатками лап зверюшек и засохшими насекомыми, отчего-то не принимают. Этот незаурядный человек - художник Олег Кулик, получающий приглашения на выставки Европы и Америки, из-за своих чрезвычайно оригинальных перфомансов.

Детство

Киев. 1961 год. 15 апреля в третьем часу ночи, как Леонардо да Винчи, на свет появился Олег Кулик.

Родители его были строги, мальчик посещал образовательные секции, кружки. Минимизировались контакты со сверстниками вне учебы, прогулки почти исключались. До сих пор Олег вспоминает уроки английского языка как самое страшное в жизни, несмотря на то, что мама была преподавателем этой дисциплины и французского языка. Уже тогда в Олеге зародился бунтарский дух, и он жаждал покинуть родительский дом как можно скорее.

Юность

Среднее специальное образование Олег Кулик получил в геологоразведочном техникуме, который закончил с красным дипломом. После прохождения учебы уехал на Камчатку, затем в Сибирь. Далее, по совету товарища Михаила Штихмана, направился в Торжок. В творческом отношении Олег в тот период видел себя литературным деятелем. Томимый мечтой написать рассказ о жизни в глухой деревне, поселяется в поселке с названием Конопад. Олег прожил в этом месте два года. За это время он написал один, по его мнению, хороший рассказ про отца, остальные сжег. Там же увлекся лепкой, выбрал направление кубизм и в нем развивался.

Учитель

По совету близкого человека Олег привез в Москву на суд именитым творцам скульптуры. Шел 1981 год, в поселке, в котором жил Кулик, поселился поэт Страхов с супругой. Она работала фотомоделью и имела знакомства в мире искусств. По ее рекомендации, вооружившись мешком со скульптурами, Олег Борисович предстал перед руководителем Дома народного творчества. Тогда им заведовал Василий Пацюков. Именно он и познакомил его с Борисом Орловым. По мнению Пацюкова - лучшим скульптором Москвы в то время. Олег при первом посещении мастерской скульптора был поражен его талантом, мастерская наполнена непонятными произведениями в виде банок, кусков, обломков и обрубков. Так состоялось их знакомство. Кулик и Борисов часто общались. В этот период Олег пересмотрел взгляд на творчество в целом. И началось становление как деятеля современного искусства. Главным, по его мнению, в любом творчестве считается состояние художника во время процесса создания произведения искусства. Копирование классиков - это бессмыслица. Будущее творчества - в создании нового, путем индивидуального самовыражения. Этот период стал переломным в биографии Олега Кулика.

Прозрачность

В 1980-х годах Олег Борисович идет отдавать долг родине. Этот период жизни он сам называет изоляцией. В голове творца появляется оформленная мысль о скоротечности времени. Армия со своей жесткой моралью и внутренней грязью оставила отпечаток на творчестве Кулика. В 1989 году он положил начало новому витку своей деятельности. В руки художника случайно попал плексиглас. В течение десяти лет после он создавал прозрачные фигуры. Рождались резные фигуры, исследовалось преломление света. Благодаря работе со стеклом, Олег Борисович осознал, что даже прозрачный, как бы невидимый материал меняет пространство вокруг, но не меняет видение мира. Эта идея еще долго главенствовала в его творчестве. На протяжении десяти лет художник Кулик искал совершенные формы из стекла, создавал фигуры и композиции.

Одна из знаменитых работ в тот период - «Жизнесмерть, или Пышные похороны авангарда». Эта работа представляла собой стеклянный гроб. Внутри него лежал деревянный гроб, поменьше. Он, в свою очередь, наполнен листками с библейскими заповедями. Композицию художник присыпал мертвыми тараканами.

Через некоторое время Кулик возвращается в реальность с мыслью, что правильной формы самовыражения он так и не нашел. Страна находилась в водовороте Перестройки, художнику уже было тридцать лет.

Первый перфоманс

Слава пришла к Олегу Борисовичу Кулику после первого «собачьего» перфоманса. Москва, 1994 год. В творческой студии распахивается входная дверь, и к удивленным прохожим вылетает обнаженный мужчина на поводке, другой конец поводка держит соратник Александр Бренер. Перфоманс был нацелен на простого человека как напоминание о диком начале, скрытом внутри. Олег запрыгивал на капот проезжающих машин, пугал водителей. «Напал» на шведскую журналистку, которая выпустила статью о России как о «стране с дикими нравами» (Олег укусил ее в творческом порыве). При всей дикости ситуации, внимание зрителей концентрируется на том, что голый человек (как и животное), по сути беззащитен. Мнение критиков разделилось. Сторонники Кулика обращали внимание, что он стал первым, кто подобным образом интегрировал зверя и человека. Подобных акций прежде не устраивали, Олег Борисович был назван модным и авангардным творцом. С «человеком и собакой» художник Кулик объехал всю Европу и Америку, тема не отпускала его тринадцать лет.

Цюрих

Однажды друзья решили пошутить над художником. Нашли где-то формуляр из Кунстхаус в Цюрихе. Сделали копию приглашения с просьбой показать «человека-собаку» в Швейцарии. Подпись ответственного за выставку Биче Куригера была удачно скопирована и сомнений у Кулика не вызвала.

По приезду в Швейцарию, посетив музей, Олег, конечно, догадался, что его разыграли. Там о нем не слышали и не готовились к приезду. Посмеявшись с друзьями отличному розыгрышу, он все-таки решился на демонстрацию «человека-собаки» и там.

1995 год, Кунстхаус. На тот момент в залах музея проходила экспозиция «Знаки и чудеса». Съехались специалисты Европы. Обнаженный художник Олег Кулик приковал себя при входе на вернисаж и не пускал людей на выставку. Он вновь покусал женщину (она оказалась супругой одного из послов), совершил несколько актов вандализма, свойственных собаке на прогулке. Из музея Олег уехал на полицейской машине.

Европейская общественность на перфоманс отреагировала неоднозначно. Его называли одиноким Цербером. Фото Олега Борисовича Кулика в роли четвероногого распространилось в СМИ. В иностранной журналистской тусовке Кулика прозвали бешеным псом.

Партия животных

Среди творческих и активных людей стартовал проект «Партия под ключ». В его рамках художник-авангардист создает Партию животных и назначает себя ее представителем. Основной посыл Партии животных: остановить зверство человека. В предвыборных прениях сторон автор мычал вместо человеческой речи. Провозглашал зверей равными человеку.

Интерпол

1996 год, Стокгольм. Был создана программа «Собачий дом». Автора перфомансов художника Кулика с работами приглашали по всем странам Европы. Швеция, как страна без насилия, была шокирована поведением Кулика на выставке. Его забрала полиция, художник опять кого-то покусал. Заставили писать объяснение по поводу насилия по отношению к посетителям выставки. Он повредил и часть экспозиции музея.

Не словом, а телом

1996 год, Москва. Новая работа Олега Кулика стала частью предвыборной компании. Собирал подписи электората в поддержку кандидата в депутаты и одновременно кормил людей грудью. На тело художника закрепили корсет с шестью имитациями грудей свиноматки и через них людей поили водкой.

В этот период творческая интеллигенция России стремилась на запад, работать старались исходя из запросов иностранных специалистов. Работа ценилась универсальная, на имеющая под собой национальной подоплеки. Художник Кулик, благодаря своим перфомансам, стал одним из самых известных художников России. Хотя изначально Олег планировал перформансом закончить карьеру. Творчество художника — самобытное и оригинальное, демонстрация равенства человека и животного принесла успех. Конец «эпохи зоофрении» в творчестве Кулика наступил, когда он придумал отнять у себя палец и скормить собаке на публике. Смелости на этот поступок он так и не набрался, поэтому с человеком-собакой решено было покончить.

Зоологический музей

2002 год, Москва. Выставка Кулика внутри проекта «Музей» вновь поразила толпу оригинальностью. Художник сотворил чучела людей. В стеклянных кубах размещались теннисистка, артистка и космонавт.

Чучело теннисистки сотворено, чтобы напомнить зрителю о вечной женственности. Многие отмечают явное сходство с Анной Курниковой. Фигура выполнена в движении, удивительно четко и правдоподобно. Волосы и зубы у чучела настоящие, кожа изготовлена из воска, поэтому имеет слегка прозрачный, воздушный вид. Произведение олицетворяет хрупкость и одновременно жесткость, надрыв спортсменки. Демонстрируется двойственность природы женщины: красота и агрессия (шрамы на теле).

Космонавт напоминал младенца с пуповиной. Взгляд его открыт и наивен как у ребенка.

Риджина

Много позже, после длительного перерыва, художник Олег Кулик открывает выставку «Рамы». В этом проекте задействовано пять работ художника. Первая экспозиция - это две деревянные рамы при входе на выставку. В них вмонтированы зеркала. Попадающий внутрь человек становится будто в коридор, который наблюдает изнутри. Сакральный смысл этого произведения - очистить пространство внутри себя. Отражения в зеркале повторяются бесконечно. Человек видит только себя внутри зеркал и никого больше.

Следующий экспонат - обрисованный человек, окруженный стеклянными лампадками со свечками с живым огнем. Внутри огненного фона тень, рука поднята, будто совершает бросок. Смысл произведения - человек размазан своими страстями. Внутри него чернота, хотя все вокруг ярко, красиво и отдает религией.

Центральная экспозиция выставки - "Черный квадрат". Это произведение повторяет Квадрат Малевича, но он обрамлен белой рамой. Основное, по словам Олега Кулика, в картине как раз рама. Внутри пустота и чернота, но вокруг чистое и белое. Рама символизирует надежду, спасение людей внутри квадрата. Вся выставка создана ради раскрытия смысла этой рамы.

Мадонна

Над этим произведением художник работал долго. Было слеплено более шестисот маленьких куколок, с разными головками и платьицами, масками и юбочками. Остановился Олег Борисович в итоге на простом треугольнике и шарике. Маленькие кукольные фигурки обрамляют очертание Мадонны с младенцем. Искусство Кулика заключается в передаче зрителям посыла легкости и детства. Художник говорит здесь о молодости, которая придет к черной бездне размышлять об устройстве мира.

В маленьких фигурках вокруг Мадонны явно идет посыл к Pussy Riot. По словам художника, он не пытался спровоцировать скандал, это инструмент, изображение, а не суть.

Купол

Геометрия купола повторяет храм II века в Каппадокии. Художник точно повторил расположение фигур внутри купола. Кулик сделал фото купола внутри храма со вспышкой и получил изображение без ликов святых. Таким образом стерлись муки и страдания во имя веры, осталась только чистая геометрия.

Основная идея произведения - религия в современном мире. Отсутствие крови, слезящихся глаз. По центру экспозиции — черная пустота. Квадрат вокруг символизирует землю. Круг - символ неба. По словам автора, от былого духовного христианства осталась одна оболочка. Люстра утягивает за собой вверх, создается впечатление, что она находилась в центре зала всегда.

Последователи

В 2007 году появилась арт-группа «Война». Вместе с другим коллективом «Бомбилы» они провели массу акций. Основная тематика которых, в отличие от Олега Кулика, политика. Некоторые перфомансы этих команд откровенно шокируют и напоминают сюжеты из фильмов для взрослых. Большинство акций проводили в подвале-студии в Подмосковном переулке. Кулик считает их необыкновенно талантливыми и горд тем, что группы являются его последователями.

Также не утихает история с мужчиной, прибившим себя за гениталии к Красной Площади. Имя его — Петр Павленский, родом художник также из Киева. Первая акция называлась «Шов». Павленский зашил себе рот суровыми нитками. Акция проходила на фоне Казанского Собора в Санкт-Петербурге. Своими действиями Петр выразил протест против ареста Pussy Riot. Он показал запуганность общества и демонстрацию положения художника в современной России. После акции Павленского отвезли на прием к психиатру, который отпустил его, убедившись во вменяемости пациента.

Семья

Детство Олега Борисовича Кулика было обеспеченным, семья была не из бедных. Родители занимали хорошие посты в советские времена. Тяга к искусству была ему присуща с детства. Для инсталляций использовалась новая мебель, купленная родителями, и мамины иностранные журналы.

Первой супругой Кулика была Людмила Бредихина. Они познакомились, когда Олег жил в деревне. Людмила путешествовала по глуши с первым мужем, у них уже был четырехлетний сын. Когда Олег увел ее, ему было 20 лет. Мила разделяла интересы художника в сфере современного искусства, помогла влиться в тусовку Московского андерграунда. Именно она убедила сменить литературу на скульптуру в начале творческого пути. Супруга принимала участие во всех перфомансах художника.

В последние годы художник-скандалист стал спокойнее. Картины Олега Кулика стали более глубокими по смыслу. В последние годы он много путешествовал, посещал Тибет, вдохновлялся восточной культурой и медитациями. На сегодняшний день этот художник много времени проводит дома с семьей, состав которой поменялся. Состоит она из супруги Анастасии и дочери Фроси, которой в этом году исполнится семь лет.

В заключение

Современное искусство всегда вызывало много споров вокруг себя. Кричащее, неожиданное, открытое всему необычному, оно чаще шокирует людей, чем заставляет восхищаться. Тем не менее на выставки Олега Кулика продолжают ходить люди, критики восхищаются работами или, наоборот, негативят. Картины художника Кулика продолжают выставляться по всему миру.

В 1990-е годы, когда страна постепенно рушилась, Олегу Борисовичу удалось совершить прорыв в искусстве и стать мировой звездой. Во времена Перестройки и лихих 1990-х идеи Кулика не пользовались большим спросом, люди были заняты выживанием. Но имя художник себе заработал и в современном мире искусства пользуется большим успехом. С его выставки начиналось открытие популярнейшего «Винзавода». Олег Борисович является одним из директоров ежегодного арт-мероприятия "Архстояние", является создателем агитационного плаката Ксении Собчак.

Олег Кулик, главный провокатор от русского искусства 90-х, человек-собака, лидер Партии животных и друг пираний, незаметно превратился в респектабельного художника, выставляющегося в главных залах страны. При этом Кулик ни разу не изменил себе: и сейчас на его выставках мастерят иконостасы из черного хлеба, а зрителей обливают чем-то напоминающим нефть. 25 июня в московском ЦДХ открывается ретроспектива Кулика, где собрано все, сделанное художником за 20 лет, — «Хроника. 1987-1907».

23 ноября 1994 года. Москва. Якиманка. Галерея Марата Гельмана Хозяин галереи вышибает дверь ногой, и на улицу с визгом и лаем вылетает голый Кулик: художник сбивает с ног зрителей и бросается на машины. Тогда обнаженного Кулика в ошейнике и на цепи вывел в свет поэт и художник Александр Бренер. Это первый из «собачьих» перформансов Кулика. «Образ человека-собаки очень важен для всей русской культуры, — говорит его близкий друг и свидетель практически всех перформансов Владимир Сорокин. — Тогда Кулик вскочил на капот какого-то «мерседеса», и я до сих пор помню выражение лица человека, который сидел там: этот благополучный человек благодаря Кулику заглянул вглубь России, увидел всю ее архаичность, дикость и непредсказуемость». Тогда Кулик остановил автомобильное движение и укусил журналистку из Швеции, которая на следующий же день улетела на родину и написала огромный материал о «кошмаре в России». «Да-да, завалил шведскую девушку, — вспоминает Кулик. — Мы хотели делать искусство, понятное народу, завоевать улицу, вывалиться в реальность. Образ собаки — это дикое начало, вырвавшееся наружу, но при этом беззащитное, доброе животное. Голый человек на четвереньках — где здесь агрессия?» Московский арт-критик Екатерина Деготь считает эту акцию самой значимой в творчестве Кулика: «Олег имеет превосходный нюх на все самое модное и новое».

Мы встречаемся с Куликом в его маленькой каморке в «Винзаводе». «Здесь моя приемная, — смеется Кулик. — Для девушек». Залезаем под потолок — как бы на второй этаж, где помещается только низкий, утопающий в подушках столик. Пьем зеленый чай и вспоминаем человека-собаку. В образе собаки Кулик объездил всю Европу и Америку. Этот период, который длился около тринадцати лет, он называет зоофренией. «Прошу не путать с зоофилией. Вообще, когда я этот перформанс сделал первый раз в Москве у Гельмана, то повторять больше не собирался». Но, как говорит сам Кулик, «отмороженные друзья пошутили» и каким-то образом выкрали бланк из музея Кунстхаус в Цюрихе. Затем они подделали приглашение и подпись куратора Биче Куригер и отправили Кулика показывать собаку в Швейцарию. Олег приехал, зашел в музей к Биче и сразу понял, что это розыгрыш и никто его не то что не ждет, даже не знает о его существовании. «У меня был шок. Ужас! А у друзей — визг поросячий. Сели, выпили, и я решил все равно показать собаку. Пошел, купил цепь, ошейник, смазку для купания в холодных озерах, жир такой специальный».

30 марта 1995 года. Цюрих, Кунстхаус, выставка «Знаки и чудеса» Голый Кулик приковывает себя ко входу и 47 минут не пускает на вернисаж съехавшихся со всей Европы знатоков. У входа в музей собирается гигантская толпа. «Стоят, хохочут, мол, художник, безумец, приковал себя. Было очень холодно, минус один градус. Вдруг голый мужик на входе. Я там написал, даже накакал, это было очень трудно. Приехала полиция. Началась дискуссия. И тут я укусил тетку, как выяснилось, жену какого-то посла, за ногу — странная нога была, без запаха». С вернисажа Кулик уехал в полицейской машине. Наутро Кунстхаус выкупил русского художника из тюрьмы, заплатив штраф — 10000 швейцарских франков. Наконец-то Кулик действительно «вывалился в реальность»: европейские газеты пестрели заметками о «бешеном псе из России», фотографии «одинокого Цербера» обошли всю Европу. «Я люблю раннего Кулика, резкого, бескомпромиссного, люблю его перформансы, никто в России таких резких вещей не делает», — говорит Елена Селина, директор галереи XL, сотрудничающая с Куликом уже 13 лет. «Произошла странная вещь — мой перформанс представили как суперсобытие и стали везде приглашать собаку, — рассказывает Кулик. — Меня неожиданно признали чуть ли не главным русским художником».

2 марта 1996 года. Стокгольм. Фаргфабрикен. Выставка «Интерпол» Олег Кулик представляет проект «Собачий дом». Художника пригласили в качестве «бешеного пса». «Я тогда отказывался, не хотел больше собаку показывать. Шведы — еще хуже швейцарцев. Они насилие только по телевизору видели. В итоге выставка сорвалась, я укусил кого-то до крови, ему уколы от бешенства делали». Кулика опять арестовали. Перформанс вызвал большой скандал: Кулик по просьбе кураторов вынужден был писать объяснительные записки из серии «Почему я укусил человека». Тогда же было опубликовано гневное письмо мировой художественной общественности за подписями Оливье Зама, редактора журнала Purple Fashion, художника Венды Гу, Элен Флейс и других. «Александр Бренер, Олег Кулик и русский куратор Виктор Мизиано, — возмущались они, — были частью проекта «Интерпол», совместной российско-шведской выставки… Участие названных лиц — после двух лет подготовки к проекту — приняло форму продуманных разрушительных действий, физической, психической и идеологической агрессии против собственно выставки, ее художников, посетителей, а также против искусства и демократии. Олег Кулик, разыгрывающий роль цепного, опасного пса, физически атаковал посетителей, которые были всерьез напуганы и ранены. Кроме того, он блокировал движение по выставке и начал уничтожать произведения других художников… Почему все это не произошло этим летом в российском павильоне на Венецианской биеннале, где Виктор Мизиано был куратором?» Но спустя всего несколько лет Кулик превратился в любимца западных критиков и искусствоведов. В 2003 году английский эксперт по современному искусству Сара Уилсон писала: «Перформансист Кулик — бич цивилизованного Запада. Сила и обаяние Кулика на четвереньках, этого короля Лира — в облике «бедного несчастного животного», одновременно чудовищного и соблазнительного. Он продолжают познавать мир через страсть и страх».

В «Винзаводе», где мы встречаемся, Кулик как куратор в начале года провел грандиозную выставку «Верю». Тогда в бывшем винном хранилище выставлялись все лучшие современные русские художники. От художественных способностей Кулика мы переходим к организаторским; выясняется, что когда-то будущий человек-собака руководил сельским клубом. Было это в деревне Конопад Тверской области, где он прожил четыре года. «Я занимался скульптурой, сельским кубизмом, лепил голых доярок и почтальоншу. Руководил сельским клубом, отвечал там за порядок, какие-то лекции мы устраивали, а по вечерам — танцы. Хорошая школа культурного воспитания населения плюс все активно сдабривалось самогоном — иногда бывал бит, отмахивался амбарным замком, бывало, сбегал в окно. Странно, конечно, когда пьяное население гоняется друг за другом с топором». В деревню Конопад Олег приехал в 1981 году, тогда ему было двадцать лет. До этого он успел поработать геологом на Камчатке и в Западной Сибири, сбежав таким образом от своей киевской родни. «В Киеве у меня была культурная, обеспеченная жизнь. Папа — партийный деятель, мама — учитель английского и французского. Но я читал диссидентскую литературу и сформировался как осознанный оппозиционер». В деревне Кулик ко всему прочему писал «мутные рассказы» о страданиях молодого раввина: «Я писал о путешествии молодого раввина по Китаю, где он беседовал с царями, искал нирвану — детский бред, в общем». Тут же, в деревне, он встретил свою будущую жену, Милу Бредихину, которая объяснила ему, что вся эта литература никуда не годится. Олег все сжег и ушел служить в армию. Служил он в Таманской дивизии, где, по его словам, и начал что-то осознавать по поводу своего будущего. «Здесь и произошло мое становление. Два года я провел в изолированном обществе, в параллельном мире, хуже которого нет, при невероятном контроле и жестком прессинге. Насилие в казармах — это отдельная песня. Тогда у меня возникло ощущение хрупкости жизни». Кулик не играл с сослуживцами в карты, не участвовал в местных оргиях. «По ночам там были содом и гоморра — бабушки, дедушки, собачки, алкоголь, наркотики, мужики трахались в попу». Единственным его развлечением были различного рода подсчеты. Например, сколько государство тратило на вооружение или государственный аппарат управления. «Времени было много, записывал все в тетрадочку, считал, сколько городов, сколько людей, сколько унитазов».

В армии Кулик занялся «категорией прозрачности» — проще говоря, начал работать со стеклом. «Я не хотел ничего в этот мир привносить, — говорит он. — Ты — как стекло — вписываешься в эту жизнь, такое ненасильственное присутствие, ведь любое произведение искусства закрывает от нас часть мира, а я поставил перед собой лист стекла и увидел удивительные вещи — и будущее, и прошлое, при этом материал невидимый, но реальный, тяжелый. Потом я сделал вырез в стекле, неожиданно для себя, окно в окне». Как писал впоследствии Виктор Мизиано, куратор и главный редактор «Художественного журнала», «проблемой прозрачности Кулик увлекся, когда в 1989 году совершенно случайно в его распоряжении оказалось большое количество плексигласа… Темой этой, именно так им и сформулированной: прозрачность, Кулик бредил довольно долго».

Десять лет Кулик резал стекла, ставил их под разными углами, ловил световые эффекты, искал идеальные формы, вырезал в них фигурки животных и людей, даже сделал стеклянный гроб с деревянным гробиком внутри — под названием «Жизнесмерть, или Пышные похороны авангарда». Гроб был напичкан библейскими заповедями и мертвыми тараканами. «Я долго и мучительно этим занимался, пока не столкнулся с ситуацией, что мне тридцать лет, у меня огромный подвал, заваленный стеклами с вырезами. Мне показалось, что я на необитаемом острове. В стране перестройка, радикальное искусство, а я потерял связь со временем. Тогда я понял, что просто не нашел адекватной формы».

27 июня 1995 года. Москва. Политехнический музей В рамках проекта «Партия под ключ» Кулик представляет свою Партию животных. Через несколько дней он останавливает странноватое мероприятие — демонстрацию цирковых и домашних животных «Звери против зверства». Кулик вышел на Тверскую в наморднике и с цепью на шее и перегородил путь собачьему шествию. «Сегодня звери не могут сопротивляться зверству человека. Они всего лишь марионетки, посаженные на цепь. Я борюсь за права животных. Я их депутат на выборах», — комментировал он тогда свой поступок. В ноябре 1995 года он заявляет: «Быть Homo sapiens сегодня означает быть фашистом!» Под этим лозунгом он пытается баллотироваться в президенты России от Партии животных. Во время предвыборных выступлений он не говорил, а мычал. «Животное — не слаборазвитое существо, как считают одни, но и не божество. Россия, как страна, уникальная своей пограничностью, должна дать правильный ключ к пониманию проблемы, — рассуждал он тогда. — Животные нам равны — эта идея закономерна в России и должна появиться именно здесь, где идея соборности до сих пор ощутима. Отсюда она разойдется по всему миру. Уверен, что и ООН переместится в Россию».

9 апреля 1996 года. Москва. Музей Революции Кулик показывает перформанс «Не словом, а телом» — как часть политической программы «Кулик — ваш депутат». Кулик собирал подписи потенциальных избирателей, кормя электорат грудью: точнее, он поил людей водкой через сосцы, расположенные, как у свиньи, в два ряда вдоль живота. В то время все российские художники стремились интегрироваться в общемировой, европейский художественный контекст. Важным и удачным считалось создание универсальной, не отсылающей к национальным корням работы. «А Олег стал вторым русским художником после Кабакова, узнаваемым художником из России, — говорит Марат Гельман. — Самобытным, который в своем творчестве проявляет русский характер, русскую дикость. С одной стороны, он опустил человека до собаки, с другой стороны, продемонстрировал равенство человека и животного, основу русской этики. Помните, как у Толстого: нельзя наступить на букашку, она равна человеку». Период зоофрении закончился, когда Кулик придумал перформанс, но не смог его воплотить. «Он очень честный человек, — продолжает Гельман. — Он придумал перформанс, который бы действительно уравнял человека и животное. Поскольку мы едим условно коров, то он хотел отрубить себе палец и скормить собаке. А когда понял, что не может этого сделать, просто отказался от образа собаки навсегда. Вот эта его обостренность на этических проблемах — истинно русская черта, и его юродство — тоже».

23 ноября 2002 года. Выставка в Зоологическом музее В рамках проекта «Музей» Олег сделал восковые имитации человеческих чучел: теннисистку, актрису, Гагарина. «Теннисистка зависла в прыжке и выглядит устрашающим распятием, много раз повторенным витринными стеклами. Актриса повешена в магическом пространстве, — писала тогда об этих работах жена Кулика Мила Бредихина. — Космонавт похож на приветливый эмбрион, запутавшийся в пуповине смысла. Только Мадонна неуклюже, одной ногой, но стоит на земле. Залог ее заземленности, видимо, неприятное на вид дитя, что ползает под ногами». Весь этот проект должен был иллюстрировать довольно старую постмодернистскую идею о том, что реальности в ее привычном понимании больше не существует. «Люди были наполнены пустыми мечтаниями, — говорит Кулик. — Они мечтали не о том, чтобы быть просто счастливыми, а о том, чтобы стать великими писателями, политиками, художниками. Этим самым уничтожался весь смысл человеческой жизни. Для меня же искусство и жизнь неразделимы. Я просто так живу». Однажды в 1993 году он решил, что пора увидеть животное изнутри, и засунул голову в вагину только что родившей коровы. «Надо учитывать, что современному искусству назад дороги нет, и если оно хочет выживать, то оно должно расширять свою зону за счет окружающей среды, — рассказывает Владимир Сорокин, отправившийся тогда с Куликом в российскую глубинку общаться с местным населением и животными. — Олег всегда работал на грани, на границе между жизнью и искусством. Мало кто может удержаться на этой стальной проволоке над пропастью». Тогда же Сорокин заявил Кулику, только что вылезшему из коровы: «А вдруг ты бы задохнулся?! И тогда бы все говорили про тебя — жил грешно и умер смешно».

Кулик говорит, что сейчас переживает период золотого сечения: он ищет число Бога, противопоставляя Архимеда Пифагору, а магию физике. «Своим недавним проектом «Верю» мы примирились со многими, то есть мы показали, что абсолютно вменяемы. К церкви этот проект не имеет никакого отношения. Я всегда был воцерковленным человеком, но как у художника с церковью у меня нет никаких отношений, — говорит он. — Этот проект относится к чувствам, которыми наполнено каждое мгновение жизни, ты открыт изменениям, но при этом меняешься с радостью. Да, самое важное в этом проекте — атмосфера, не само произведение, а то, что возникает между произведением и зрителем». Во время работы над проектом Кулик решил (пожалуй, впервые за 20 лет) уйти от всего социального: политического, экономического, религиозного. «Нам надо принять законы мироздания, радоваться любому проявлению реальности, радоваться, даже когда тебя распинают. Ведь художник ничего не меняет, не мешает реальности, он лишь переносчик информации, он исправляет проблему, но не создает ее». Игорь Маркин, коллекционер и владелец только что открывшегося в Москве музея современного искусства, называет последние перевоплощения Кулика «чудесными»: «Он взял и всех удивил, доказал, что очень крут. Раньше он был собакой, а теперь решил побыть Богом, ездит в Монголию, на Тибет, занимается божественными проявлениями. И у него все получается».

художник

Олег Куликов — художник разносторонний в смысле и тем, и техник. От таких традиционных жанров как пейзаж он переходит к ускользающим смыслам метафизической живописи; а от холста и масла — к энкаустике и дереву, от легкого мазка кистью — к старательному процарапыванию. И то и другое сосуществует в нем абсолютно гармонично, и то и другое отличает яркий, насыщенный цвет.

После окончания университета им. А. И. Герцена, г. Санкт-Петербург, Олег объездил с выставками весь мир — обогащая свое творчество всем, что он видел. Путешествия- вдохновение и ресурс для творчества художника.

«Сегодня, когда, казалось, все художественные средства выражения уже испробованы, а ресурс воображения почти исчерпан, задача художника — найти то неповторимое качество в своей работе которое отражает его персону, и которое так же неповторимо как отпечатки его пальцев. В своём творчестве я пытаюсь найти то пространство, которое пролегает между абстрактным и репрезентативным, между наполненным смыслом фигурой-символом и беспредметным торжеством текстуры красочной поверхности».

Участник многочисленных выставок и арт-проектов в России и за рубежом художник Олег Куликов отталкивается от архитипичных образов в разработке сюжетов своих работ. Византия в них мирно сосуществует с палеолитом, древнерусское письмо с шумерской клинописью… В Канаде Олег открыл для себя и в последствии освоил живопись в технике энкаустика, связующим веществом в которой служит воск, он придает краске глубину и люминисцентность. Свет особым образом преломляется в прозрачных слоях воска, из-за чего картина кажется будто подсвеченной изнутри.

«Мне нравится архаическая символика, — признаётся художник, — знаки и письмена, поэтому, наверное, я изобретаю свой псевдоархаический язык, он как ничто другое прекрасно ложится на текстуру воска. На нем ФИЗИЧЕСКИ приятно оставлять царапины, зарубки, отметины, наносить письмена и знаки, сочетать случайное с продуманным, если учесть, что я накладываю воск слоями, то получается что-то вроде игры в прикладную археологию…».

Биография:

Родился в Киеве в 1964 г.
1986−1991 Художественно-графический факультет педагогического университета им. А. И. Герцена, Санкт-Петербург.
С 1988 года сотрудничает с художественными галереями в России и за границей.
С 1997 по 2001 год живет и работает в Канаде.

С 1998—2001 работает как иллюстратор для агентства иллюстрации и дизайна «Three In a Box» в Торонто где создаёт работы главным образом для американских журналов и газет включая" Wallstreet Journal", «Chicago Tribune», «101 Communications Magazine», «Reader"s Digest».
В настоящее время живёт в Петербурге и помимо живописи занимается проектами в области фотографии и дизайна.

С 2008 Член Государственного Союза Художников России

В настоящий момент Олег Куликов живет и работает в Канаде.